Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим - Страница 77

…

Кто-то там есть за дверью… Старуха с ним разговаривает… Дверь притворена неплотно, но слышно недостаточно хорошо, чтобы разобрать, и сосредоточиться нет сил… Похоже на латынь… Что? Определенно, бред продолжается: как может не знающая цифр женщина говорить по-латыни?

Входит еще молодой, не старше меня, человек — хорошо выбритый, в камзоле, парике. Одежда господская, но взгляд лакейский. Чей-то секретарь или доктор.

— Здравствуйте, господин полковник.

— Сие пожелание очень уместно. И вам здоровья. Кто вы? И где мы вообще?

— В гостях у князя Кантемира, это его имение под Яссами. Позвольте ваш пульс.

Так и есть — доктор. Отдав распоряжения сиделке и запретив мне разговаривать, дабы не утомляться, он исчезает. Я погружаюсь в полубред, полудрему…

…

"…Невозможно, чтобы, когда идем путем правды, не встретилась бы с нами печаль, тело не изнемогло бы в болезнях и трудах, и пребывало неизменным, если только возлюбим жить в добродетели…"

Бесплотный голос шепчет надо мною. Изнемогшее тело тормошат, вытаскивают из сна… Приподнимают на подушках. Все та же пожилая женщина кормит с ложечки жидким и мутным отваром… Я слаб как младенец, и так же способен только глотать жидкую пищу и пачкать пеленки. Мой желудок совсем не работает. Нянька всерьез приняла запрет и не отвечает на попытки заговорить. С трудом добиваюсь, что ее зовут Марфа. Правильно зовут, ибо печется о многом…

…

— Как ваше самочувствие?

— Отвратительно, доктор. Но гораздо лучше, чем вчера. Армия в Яссах?

— Только арьергард. Остальные ушли сегодня утром.

— Куда?

— В лагерь на Пруте. С турками постановлен армистициум, идут переговоры.

— Похоже, ваш хозяин много потеряет?

— Великий государь вознаградит его потери, я полагаю. Давайте приступим к лечению.

— Что вы разумеете под сим термином? Если кровопускание, то я отказываюсь, слабительное тем более не нужно… Еще что-то медицина может предложить?

— Разумеется, хотя бы препараты антимония или ртути, только я не ожидаю от них большой пользы при вашей болезни. Мне известен от Ивана Лаврентьевича ваш предрассудок против отворения крови…

— От Блюментроста? Вы знакомы с ним?

— Имею удовольствие. И с вами мы виделись: я совершил весь поход с русской армией, и присутствовал в полевой гошпитали…

— Простите, совсем вас не запомнил.

— О, естественно, после ранения было не до этого. Так вот, Иван Лаврентьевич доложил государю о вероятном впадении вашем в беспамятство от чрезмерного прилива крови к мозгу, после того как вам угодно было отказаться от предложенного лечения.

— При чем здесь прилив крови? Насколько понимаю, у меня вульгарная гастрическая горячка, как у тысяч солдат, никаких контузий не получавших. Могу вообразить приступ медвежьей болезни после удара по голове… Но это не мой случай. И с каких пор я превратился в персону столь важную, что государь требует докладов о моем здоровье?

— М-м-м… На вас принесли жалобу Его Величеству. Догадываетесь, кто?

— Хм. Многие могли бы.

— Не помните, как я и предполагал. Генерал фон Эберштедт пожаловался, что вы ограбили его повозки, избили камердинера…

— Что-о-о?

— …и похитили столовое серебро. Государь пришел в ярость и потребовал немедленно представить виновного, однако ему сообщили, что оный находится без чувств и почти при смерти. Господин Блюментрост изволил заявить о приключившемся после ранения в голову помрачении ума, единственно способном подвигнуть безупречного доселе офицера на столь прискорбные действия. По его просвещенному мнению, отказ от своевременной флеботомии сделал состояние больного практически безнадежным — посему он не видел смысла в напрасных усилиях излечить вас и не противился желанию моего великодушного покровителя принять на себя заботу о последних днях господина полковника. Однако Господу угодно было сохранить вашу жизнь: признаюсь честно, в том нет моей заслуги: я находился при гошпитали и только вчера приехал.

— Спасибо за откровенность. Иногда единственный способ выздороветь — оказаться вдали от докторов, не примите в обиду.

— Позвольте спросить, чем заслужили мы такой крайний скептицизм? Даже совершенно невежественные люди редко выказывают столь бескомпромиссное отрицание в отношении науки… Надеюсь, вы не будете спорить, что ваш недуг, вызванный совокупным действием контузии и лихорадки, обоюдно усиливающих друг друга, требует регулярных кровопусканий, тысячелетний опыт медицины доказывает это.

— Зря надеетесь. Опыт ваш доказывает лишь то, что человек — скотина невероятно живучая. Для более содержательных выводов методы натуральной философии должны прийти в медицине на смену слепой традиции, без этого — остерегусь назвать сие ремесло наукой. Взгляды Галена, служащие опорой общепринятой практике, опровергнуты Гарвеем, дай Бог память… Больше восьмидесяти лет назад! Родившиеся младенцы успели состариться и умереть! Декарт растолковал всем, кто способен мыслить, значение гарвеевского открытия и смысл обращения крови в механизме тела — и что же? Назовите мне врача, который бы озаботился вещами, прямо до него касающимися!

— Да-а-а! Похоже, вы окончательно идете на поправку: такому полемическому духу любой здоровый позавидует.

— Напротив, болезни пробуждают во мне раздражительность. К счастью, я очень редко болею.

— Вы говорили о Гарвее. Значит, по-вашему, нарушения в обращении крови следует почитать причиной горячки?