Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим - Страница 75

Ослепительная тьма колышется передо мной. Невероятным усилием поднимаю веки, — батюшки, больно-то как, — солнечный луч ятаганом режет глаза, — и возвращаюсь в свой мир.

— Александр Иваныч, живой?

— Аллах его знает… Пощупай у меня затылок — черепок цел?

Это Ефим Мордвинов. Честный служака, из сержантов в майоры собственным трудом вышел. Но лапы у него… Морщусь от боли.

— Цел, господин полковник, только кровь и шишка здоровая.

— Ты фланговые роты стрелять поставил?

— Уже и снял. Пока вы в беспамятстве — всю батарею взяли.

— Перезарядиться и занять оборону! Турки непременно вернуть попробуют.

— Все сделано, не извольте опасаться! Господин генерал-поручик Голицын распоряжается.

— А, этот — пусть… Этот толковый…

Ефим помогает сесть. Лапаю затылок — липко, но не так уж и больно. Больно не там — внутри головы, и словно пульсирует в такт выстрелам. Оглядываюсь: солдаты повернули турецкие пушки, стреляют куда-то как умеют. Все перемешались: преображенцы, егеря, даже казаки, — среди них редкие артиллеристы, меньше чем по одному на пушку, мечутся с матерным лаем, пытаясь руководить. Смотрю на шатры турецкого лагеря к югу от нас, в версте с небольшим, и коловращение людских масс на полдороге — там, куда стреляют. Ноги вроде бы слушаются. Ищу шляпу и шпагу — Спиридон, денщик, подает, кланяется:

— Прощенья прошу, подумал — убиты… Вон дырка какая в шляпе…

— По приметам — долго жить буду… — Я через боль улыбаюсь. — Найди чем забинтовать, да чтоб чистое было!

Не зря на пистолет кидался: низко летел — вот и чиркнула пуля по затылку, на полдюйма со смертью разошлись. Но удар получился — душевный. Даже через шляпу и парик. Крепче, чем двадцать лет назад. Пожалуй, на целый кирпич потянет.

Нетвердыми ногами, с неумело забинтованной головой, обхожу позиции. Солдаты кричат что-то радостное, я не отвечаю. Рано пока веселиться. Впереди государь со свитой, смотрят странно. Подхожу ближе:

— Читтанов, ты?! Не узнал, богатым будешь. Гляжу, что за турок в чалме вдоль фрунта бродит? — Петр смеется, немецкие генералы вежливо улыбаются. — Тебя за время боя в турецкую веру не обратили?

— Да хотели ятаганом обрезание сделать, только я им отстреляние скорей учинил. Какие будут распоряжения?

— Пока — ждать. Будь кавалерия в порядке, разбили бы турок. Нам от лагеря шагу не ступить, драгунских лошадей ветром роняет. А у них кони свежие. Что, сильно ранен?

— Скорее контужен, пуля слегка задела. Заживет.

— Ступай к Блюментросту. Не спорь, приказываю! Таких голов у меня мало.

Раритетная голова, однако, кружится. В ушах звон, царь перед глазами плывет. Передав полк Викентьеву, плетусь в лагерь. У шатров полевой гошпитали толпа, много тяжелораненых, стоны, смертный хрип умирающих. На трупы смотреть легче, они отмучились. Ладно, обойдусь без врачей. Но придворный доктор — не столько доктор, сколько придворный. Умение распределять людей по рангу и соразмерно оказывать внимание у него в крови. Меня мгновенно замечают, любезно провожают в палатку. Осматривают, моют и перевязывают высоко оцененную голову, не переставая занимать разговором. За что люблю докторов — можно поговорить на латыни. Узнаю о потерях: около двух тысяч убитых, от четырех до пяти — раненых. Генералов почти половина выбита из строя. Серьезно ранены Алларт и мой приятель Моро де Бразе, шансы их плохи. Лейб-медик прописывает покой и предлагает сделать кровопускание.

— Благодарю вас, турки оказали мне эту услугу.

Мой учитель Витторио Читтано крайне язвительно отзывался об излюбленных приемах нынешней медицины. Пресловутый гуморальный баланс подвергался наибольшему осуждению как эталон бессмысленных фантазий надутого важностью невежества.

— Вот смотри, — говорил он, — приходит к доктору толстый, краснолицый, страдающий одышкой мужчина. Тот прописывает кровопускание, и оно помогает пациенту, жилы которого лопаются от избытка крови. Следующим входит бледный, малокровный, тощий субъект — и получает такое же лечение, хотя оно способно его убить или серьезно повредить здоровью. Очень мало лекарств и способов лечения способно выдержать проверку опытом по форме, принятой в натуральной философии. Чтобы судить о пользе кровопусканий или слабительного, достаточно взять тридцать пациентов с одинаковыми болезнями, десяток лечить одним способом, десяток — другим, остальных не лечить вовсе. А потом сравнить результаты. До сих пор я не слышал, чтобы кто-то ставил подобные серии.

Синьор Витторио предпочитал лечиться по своему разумению: мучительные боли в желудке изгонял щелочным питьем и утверждал, что они вызываются излишком кислоты. Учитель склонялся к воззрениям ятрохимиков и высказывал иногда такие соображения о химической природе процессов в человеческом теле, кои могли бы сделать настоящий переворот в науке, будь они систематизированы и проверены опытом. У него только недоставало досуга и желания это сделать, я же, по молодому легкомыслию, совершенно о сем не думал. С его гибелью ценнейшие прозрения высокого ума оказались потеряны для человечества.

Контузия неприятна, но не опасна. Сравнить, скажем, с Боуром… При Лесной шведская пуля влетела генералу прямо в рот, а вышла из шеи пониже затылка. Все думали: не жилец, однако лихой немец, полежав в параличе, оклемался и вовсю скакал под Полтавой. Мои страдания, сравнительно, вздор. Ноги держат, голова работает — хотя и плохо. Надо идти в полк, возможно продолжение боя. Даже более чем возможно. Батарею мы взяли, но вся турецкая армия здесь, перед собственным лагерем. Наши силы практически иссякли, а что у турок?