Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим - Страница 60

Моему полку (именуемому сначала Читтановским, впоследствии Тульским) до совершенства недоставало умения четко маневрировать, приобретаемого беспрерывными учениями, и привычки к опасности, которая дается победами в боях. Я с надеждой смотрел в будущее. Люди были отборные, их отношение к службе не оставляло желать ничего лучшего. Вербовщики в европейских трактирах из века в век сулят подвыпившим простакам одно и то же: да у нас такой молодец сразу выслужится, через год-другой будешь сержантом, как я, а там, глядишь, и офицером; подпиши бумагу — получишь задаток, и пей-гуляй! Часто ли обещания исполняются? Никогда. Мне известен только один случай, когда сказка обернулась былью, и произошло это в моей роте. После первой же кампании вышли в офицеры все унтера, большинство старослужащих солдат и способнейшие из молодых. Все, сколько-нибудь годные командовать, стали хотя бы капралами, — невеликий чин, а двадцать человек в подчинении! Теперь они с чистой совестью ободряли необстрелянных своим примером. Ради настроения людей, особое внимание уделялось кормежке, важной также для избежания гастрических лихорадок, производящих в полках опустошения страшнее картечи. Как большинство моих офицеров, я ел из солдатского котла — не в подражание Карлу Двенадцатому, а за недосугом держать отдельную кухню. Рекомендую сие всем командирам, желающим, чтобы пища подчиненных была хороша.

В ежедневных экзерцициях, время летело быстро. За неделю до Петрова дня государь перевел армию на правый берег Ворсклы, ближе к Полтаве — и шведам. В противность прежнему, он явно не стремился избежать генеральной баталии. Еще несколько суток прошло в осторожном маневрировании и строительстве укрепленного лагеря. Решительные события приближались. Вскоре я получил приказ фельдмаршала присоединиться к трем полкам, занимавшим линию редутов к юго-западу от наших основных сил. Бригадир Айгустов, распоряжавшийся здесь, без лишних слов указал на два недостроенных укрепления, ближайших к неприятелю и никем доселе не занятых: я обнаружил в них только рабочую команду во главе с поручиком. Сей офицер обрадовался нашему появлению, надеясь на избавление от тяжкой работы, и собрался было увести солдат, но я не позволил.

— Постой-ка, мил человек. Кто тебе отменял приказ о построении редута?

— Но господин полковник, теперь вы здеся…

— Никаких «но»! Завтра государь спросит, почему укрепление не закончено. Я, что ли, буду за тебя ответ держать?! Запорю на…, хоть ты и не моего полка!

Как раз в это время предо мной в полный рост встала проблема телесных наказаний для офицеров. Европейские понятия утверждали, что благородного человека можно, при необходимости, казнить — но бить нельзя! Беда в том, что истинное благородство — принадлежность духа и часто расходится с дворянскими титулами (в обе стороны). На практике попытки обойтись совсем без битья обычно кончались плохо, и приходилось искать компромисс. Уступая русской традиции в отношении тех, кто явно напрашивался на порку, я постоянно твердил, что не может управлять другими людьми не способный управить собой — и офицер, вынуждающий применять к нему подобные меры, достоин остаться прапорщиком до седых волос. Впрочем, сие мнение может быть оспорено: несколькими десятилетиями позже мой тезка и приятель Александр Иванович Румянцев порол своего сына, когда тот был уже полковником, и это не помешало юноше впоследствии выйти в генералы. Так что вопрос, должна ли благородная задница иметь привилегии перед холопской, все еще подлежит исследованию.

Поручик не рискнул испытывать меня на зверство и вернул подчиненных к работам. Им в помощь я дал столько своих солдат, сколько удалось найти инструмента. После осмотра окрестностей диспозиция мне совсем не понравилась. Сторожевая служба составляла обыкновенно должность казаков, перед нами же не было никого: мы составляли острие клина, нацеленного в сторону шведского лагеря. Помня по головчинской баталии любовь Карла к внезапным ночным атакам и учитывая присутствие на его стороне гордиенковских запорожцев, умудренных в хитростях "малой войны", я не понадеялся на часовых. Их могут по-тихому взять в ножи, и тогда — конец. Издали мои стрелки способны истребить или обратить в бегство любой вражеский полк, прежде чем оный подойдет на мушкетный выстрел, однако, случись ближний бой, поднаторевший в рукопашной неприятель перережет неопытных солдат, как баранов. Отправившись к Брюсу за пушками, я заодно выпросил у него полсотни пудовых гаубичных бомб, зарядил воспламенители, целый год дожидавшиеся своего часа, и плотно, в несколько рядов, заложил мины на подступах к головному редуту со стороны шведов. Потом прикрыл гиблое место второй линией рогаток, чтобы свои не лезли. Распределив работы и уже в сплошной темноте проверив караулы, улегся отдыхать. Под дружный стук топоров мгновенно уснул.

Спросонок секунду сидел в недоумении, почему шум работ изменился и топоры выбивают дробь. Да это ж барабаны, тревога! В стороне раздались выстрелы: наш пост, больше некому. Солдаты, расхристанные, но с оружием, быстро становились в строй, из недокопанного рва лезла потная и пыльная рабочая команда. Слава Богу, уже почти светло! Я вышел вперед, к сочленению лицевых фасов. В полуверсте от меня синемундирная пехота заканчивала перестроение в две линии. Дальше в глубину мельтешила конница, горизонт затягивала поднятая копытами пыль. Похоже, вся шведская армия!

Жутковато, честно говоря, было смотреть. Слишком несоразмерная развертывалась предо мной сила. Надумай враг хотя бы половиной своих батальонов атаковать первый редут — ничем не спастись. Задавят как кошку, сколько ни царапайся.