Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим - Страница 72

Дела хватало всем. С тревогой я наблюдал, как тают боевые припасы; зато вражеская кавалерия таяла не хуже. Мы научили ее хорошим манерам и заставили вместо прежних двухсот-трехсот шагов держаться от русских за полверсты.

В два часа пополудни армия миновала урочище Станилешты, прошла после этого, почти не тревожимая, еще верст пятнадцать и встала лагерем в излучине реки, оградившись со стороны поля рогатками. Все были до крайности утомлены форсированным маршем.

Разбудили нас на рассвете турецкие пушки. Похоже, великий визирь принудил свои войска вопреки обычаю шагать в темноте, чтобы догнать отступающих гяуров. Достаточно ли велика усталость турок после бессонной ночи, чтобы уравнять их с голодными русскими? Бодрая работа, кипевшая на возвышении против нашего центра, где устанавливалась колоссальная батарея из ста шестидесяти орудий, свидетельствовала, что неприятель вполне свеж. Вскоре беспрерывный огонь стал причинять тяжелые потери полкам первой линии, особенно страдали Казанский и Вятский гренадерский из дивизии Алларта. Наша артиллерия, уступая турецкой числом в полтора раза, состояла к тому же на две трети из полковых трехфунтовок, не способных к прицельной стрельбе на таких дистанциях. Брюс был мрачнее тучи: он свой поединок явно проигрывал. В который уже раз я пожалел, что не успел привести к совершенству новые гаубицы, и даже опытные образцы оставил в Киеве. Недостаток ассигнований на эти работы был очень слабым оправданием перед лицом торжествующего неприятеля.

Мой полк, вместе с гвардией, вынесши вчерашним днем главную тяжесть арьергардного боя, находился в глубине лагеря. С самого начала похода он не был включен ни в одну из дивизий и использовался по усмотрению главного командования, посему я не имел над собою дивизионного генерала и мог обращаться напрямую к фельдмаршалу или самому государю. Какой-нибудь военный гений с готовым рецептом победы за пазухой, наверно, так бы и сделал, мне же показалось разумным прежде посоветоваться с князем Михаилом Голицыным. Бывший полковой командир капитана Читтанова ныне взирал на тактические соображения итальянского выскочки более благосклонным оком.

— Что атаковать надо, это ясно любому прапорщику, иначе турки нас голодом уморят за этими рогатками. — Князь раздраженно махнул рукой в сторону острых кольев, густо растущих во все стороны из свежего земляного вала. — Но если мы в лоб пойдем на батарею… Тебе, господин полковник, известно, как дело обернется.

— Известно, не зови гадалку: сначала картечь в полтораста стволов, потом контратака янычар на уцелевших. И все же, господин генерал-поручик, атаковать надо здесь. Через болото еще хуже будет.

Позиция наша представляла все удобства для обороны — к несчастью, с обеих сторон. Правый фланг прикрывала длинная старица, плавно переходящая в болото, общей протяженностью более версты. В тылу выписывал причудливую петлю Прут, шириною менее ста шагов, но не имеющий бродов на этом отрезке. Относительно ровный и доступный для атаки участок центра и левого фланга составлял всего тысячу сто шагов по фрунту. Узкая полоска твердой земли на противоположном краю, у самого берега реки, могла быть легко перекрыта и не годилась для прохода целой армии. Будь на болоте высокий тростник, он дал бы возможность скрытно подобраться и атаковать, но саранча его съела. На открытом месте перестрелять ползущих по пояс в грязи неприятелей смог бы и ребенок.

— А насчет переправы ты не думал?

— Через Прут? Ну, отогнать татар и поляков, что на том берегу засели, нетрудно. Это мои егеря в полчаса сделают. Все равно бесполезно: переправочных средств у турок больше, они успеют там встретить всей армией, коли пожелают.

Подскакавший к нам офицер отсалютовал Голицыну, но приказ от фельдмаршала передал мне: надлежало усилить егерским батальоном поредевшие полки Алларта. Не хотелось вести людей в гиблое место, однако деваться некуда, пришлось прервать беседу, чтобы отдать распоряжение Викентьеву. Пока батальон строился и маршировал, я вернулся, чтобы торопливо и без околичностей высказать дозревшую наконец мысль:

— Турки непременно будут сами атаковать, надо их опрокидывать и батарею брать на плечах бегущих, иначе не выйдет. От нашей позиции девятьсот шагов. Если расстояние располовинить, перестреляю канониров, как куропаток. Возьму два батальона: один пусть впереди пехоту держит, другой — через головы по артиллерии палит. Она же на холме. Как сделаю — общая атака. И непременно трехфунтовки в линию, на ближней дистанции они сильнее тяжелых. Скорострельность-то у них впятеро выше.

— А если твоих — как куропаток? Полторы сотни пушек! Не боишься? Или, как выйдешь за рогатки, в чистом поле кавалерией атакуют?

— Вчера что ж не атаковали?

— Вчера у тебя гвардия за спиной стояла!

— А нынче что, откажется стать?

— Хм? В точку, полковник! Ведь побьем турок, честное слово!

В непроницаемых обычно глазах князя блеснуло веселье. Идея была дерзкой, рискованной, однако совершенно исполнимой. Были трудные моменты: стремительный выход в атаку из-за рогаток, затрудняющих подобные маневры, и взаимная согласованность линий пехоты. Малейшая погрешность могла все испортить. Самая уязвимая часть плана заключалась в расчете на предполагаемую ошибку турок: им ВОВСЕ НЕ ТРЕБОВАЛОСЬ АТАКОВАТЬ, достаточно было возвести полевые укрепления и засесть в обороне, ожидая ответных шагов русских, любой из которых вел к гибели. Но на меня снизошло понимание. Даже лучших военачальников иногда посещает чрезмерная самонадеянность: до Полтавы — Карла, после Полтавы — Петра, теперь была очередь Мехмед-паши. Мог ли он питать уважение к трусливым гяурам, обратившимся в бегство, еще не видя его армии? Почему не сокрушить их могучим ударом? Прятаться за укреплениями — недостойно слуги султана! Он уронил бы себя в глазах всего турецкого войска, действуя оборонительно.